«Помнишь, Аполлон, как несколько лет назад ты сидел на этой самой скамье, полный скорбных дум и печали от разлуки со мной? Тогда мой голос ободрил тебя, я указал тебе путь, как идти вперед мужественно, не показав ни разу детям своего уныния, как вселить в них уверенность в себе при всех неудачах и крепить в них радостность своим спокойствием. Верность твоя моим заветам не поколебалась. Ты не сокрушался, что я, дав тебе заветом широкий урок служения людям-толпам, связал тебя на целый ряд лет двумя нищими сиротами и их спутником-псом. Теперь дети твои самостоятельные и большие величины в их искусстве, и тебе настало время их оставить, предоставив им, в свою очередь, служить путями красоты людям, как сами смогут и сумеют.
Не ущемляйся сердцем, покидая детей, которых любишь, как самых близких родных. Оставь последнюю условность личной привязанности и иди в те места, что тебе укажу.
Нет на земле суеверно благословенных мест. Но есть места, где много праведников, самоотверженных и чистых, долгими годами чистой радости очистили на много миль вокруг атмосферу земли.
В несколько таких мест ты пойдешь и оставишь там Зерцала Мудрости, что я тебе скажу, что ты сам запишешь. Часть их, что укажу тебе, ты вынесешь в песнях и молитвах людям, встречаясь с ними повсюду. Особо же священную часть укроешь в земле и камнях. Сила их Света будет видна тем, чьи сердца будут чисты. И много веков там будут селиться ищущие Истины и путей Ее.
Не думай, что, обходя мир, ты оставишь заветы мои для определенных сект и людей, узко видящих Бога в одних обрядах людей. Не для праведных, но для грешных, ищущих и жаждущих освободиться, ты пойдешь.
Здесь сидел ты несколько лет назад юношей, не знавшим всей бездны греха и скорби, всей тьмы падений и лицемерия людей. Здесь ты простил и благословил женщину, обрызгавшую тебя ядом лжи и проклятий за отвергнутую любовь плоти. И как твое сердце сумело вынести ей не приговор осуждения, но подать дар любви Единого, так мое сердце слилось с твоим в Любви Единого, для труда твоего в каждом простом дне.
Не осудивший и простивший врага, простивший не от ума, но от всей великой, смиренной Любви - свободен, и Бог живет и сияет в нем.
Не принявший великолепия внешних даров, но отдавший жизнь убогому, узрев в нем Меня, - свободен, и Бог живет и сияет в нем.
Отошедший от семьи и понявший любовь как ядро Вечного в каждом встречном, не жалеющий о блаженстве прошлого, не печалящийся в настоящем, не ужасающийся будущего - свободен, и Бог живет и сияет в нем.
Иди в те места, что укажу тебе, бесстрашно, легко, весело. Заложи в них путь для встреч и раскрепощения обремененных, чтобы могло приблизиться время понимания, как душу свою за друзей-ближних отдавший кладет зерна Света, и рождается новая сила для раскрепощения людей.
Не иго я возлагаю на плечи твои. Не игом вплетается труд мой в твои дни, но красоту чаши Любви понесут руки твои, чтобы мог я разделить иго и скорби людей. Из чаши Жизни пролей Огонь в те места, где зароешь Зерцала Мудрости, чтобы легче было людям раскрыть в себе чистоту сердца и услышать озарение мое. Не звал ты меня, верный сын мой, но действовал на земле, как я тебе указал. Не в мечтах и обетах была твоя верность мне, но в простых делах будней. Раскрыта теперь Радость в тебе. Иди, выполни урок мой и жди дальнейших указаний».
Не тот Аполлон, почти мальчик, сидел теперь на скамье, вспоминая сцены далеких дней, дней первых бродячих представлений, когда встретил маленьких сирот. Мальчик-скрипач, много с тех пор работавший и учившийся, теперь изумлял мир. Девочка, певица и танцовщица, стала знаменитостью. Сироты не забыли и своего постаревшего пса, видели в нем и сейчас одного из своих лучших друзей и баловали его, как могли, украшая ему существование. Они упросили Аполлона посетить то место, где когда-то с ним встретились, и дать концерт в том городе, где их так жестоко приняли семь лет назад.
Теперь на скамье сидел молодой зрелый мужчина, широкоплечий, высокого роста и с сияющим лицом. Но что-то было в этом молодом лице, что не позволяло людям держать себя с ним развязно, говорить в его присутствии о пошлых вещах и браниться. Каждому хотелось укрыть свои скотские стороны и выказать побольше красоты и благородства, когда сияющие глаза Аполлона смотрели на него. Сейчас, услышав голос отца, которого он не слыхал с тех давних пор, как сидел здесь впервые и сердце его исходило кровью, он весь точно преобразился. Ему теперь казалось, что именно этого зова отца он только и ждал уже несколько дней. Он понял, что задача его, задача, задерживавшая его перед более широким планом действий, сейчас окончена.
Он тогда сожалел, что у него не было семьи, что он одинок и бесприютен, - и Жизнь послала ему семью, дом, уют. Он узнал все личное счастье семьянина и понял, что и это иллюзия, что Вечность не там, где проходящее счастье, но там, где живет Она Сама. А живет Она там, где человек творит.
Мысли Аполлона пронеслись вихрем сквозь весь прожитый за этот период времени опыт. Он понял, что людям необходимо искать пути к творчеству, иначе они задохнутся в той атмосфере смерти, которая делается владычицей всюду, где кончается искание свободы и мира.
Он понял, зачем нужны отцу его очаги Света, зачем нужны места, где живут освобожденные от страстей, и новая волна счастья и ликования залила его сердце. Какой легкой и маленькой показалась ему его личная разлука с детьми, такими близкими и любимыми, и еще яснее он понял, почему отец его не плакал и не тосковал, посылая всех своих сыновей вдаль. Понял Аполлон, что видел отец в пути каждого сына и Кому он служил, отрывая их от своего сердца и родного гнезда. Аполлон собирался уже встать со скамьи и отправиться в выросшую вместо прежнего заезжего дома большую гостиницу, как его остановила закутанная в шаль женская фигура.
- Господин, сжалься, пойди со мною. Здесь недалеко дом моих господ. Я старая мамка моей теперешней госпожи. Вот уже скоро семь лет, как госпожа моя чахнет и изнывает в никому не понятной болезни. Ни один доктор не может ей помочь. Нам сказали, что со скрипачом приехал его доктор, что ты очень учен в больших городах. Не сердись, что я нарушила твой покой. Муж моей госпожи отблагодарит тебя большими деньгами. Я же во имя Бога вечного, молю тебя, последуй за мной. Госпожа моя ни во что не верит и, когда я ей говорю о Боге, бранит меня и спрашивает, почему же мой Бог не освободил меня от рабства, почему я не вымолю ей у Него помощи и здоровья. Смилуйся, господин, - рыдая и опускаясь на колени, говорила женщина. - Нет, не поднимай меня, позволь мне быть у ног твоих. Точно благая теплота вливается в раны сердца моего, и старый грех не так жжет меня. Во всем виновата я одна, господин. Была я красоты необычайной, и купил меня мой старый господин своей дочери, которой я понравилась, в приданое. Добра была моя молодая новая госпожа, жалела меня и ласкала. Все шло некоторое время хорошо, да стал на меня все чаще и чаще взглядывать молодой хозяин. Дошло дело до того, что сделалась я беременна и родилась у меня дочь, теперешняя моя госпожа. Не знаю я, что произошло между моими господами, только на второй день родов взяли от меня дочь, а к вечеру перевели и меня в барский дом, и поселена я была рядом со спальней моей доброй госпожи. Долго, очень долго я ее не видала. Уже стало девочке моей два года, как позвали меня однажды к моей госпоже. Ох, господин, долгая с тех пор прошла жизнь, а минуты того ужасного свидания все стоят передо мной. Исхудалая, почти один скелет, желтая, как воск, лежала она на постели, и глаза ее светились, точно лучистые лампады.
- Подойди ближе, бедная раба неверная, - тихо, тихо сказала она мне. - Возьми это ожерелье. Никто не знает, какова будет его старость, оно драгоценно. Многими слезами, стонами и жалобами я его оплакала, но и величайшим прощением моим оно пропитано. Мне его дала моя бабка, сказав: «В нем твое счастье». Ах, как плакала я, когда ты отняла у меня мужа. Прижимая мое ожерелье к груди, я все спрашивала: где же мое счастье? От слез и горя разбилась грудь моя, и чем больше я страдала, тем яснее понимала, что всякое счастье не вечно, а вечна одна доброта. И простила я тебе, велела дочь твою записать своей родной дочерью. Живи с нею вместе в моем доме, возьми ожерелье, пусть оно будет счастьем твоим и научит и тебя прощать и любить так, чтобы видеть не одно только свое счастье, но и счастье других. Смерть уже возле меня. Она не страшна мне, и ты ее не бойся. Она освободит меня от страданий и освободит тебе место для лучшей жизни в этом доме. Только одно запомни: будь верна до конца тем людям, которых ты сама выбрала, и научи их святости любви. Она подала мне ожерелье и упала навзничь. Я думала, что она уже умерла. Ужас объял меня. Я хотела бежать, как вошел хозяин и с ненавистью взглянул на меня. Увидев на мне драгоценное ожерелье, он бросился на меня с криком: «Уже обокрала? Подай сию минуту!» Но вдруг госпожа поднялась и каким-то не своим, свистящим голосом сказала: «Не она, а ты обокрал меня и ее. Отдай ей ожерелье. Храни тайну рождения дочери, и пусть раба моя живет при ней мамкой и нянькой столько, сколько будет жить на земле». С этими словами она вторично упала, чтобы уже не подняться больше. «Ступай к себе и не смей сюда входить. Живи, как приказала твоя госпожа, но не попадайся мне на глаза», - сурово сказал мне хозяин. С тех пор живу я мамкой у моей молодой госпожи, но любви, о которой говорила покойная, я ее научить не сумела. Жизнь моя и всегда была ужасна в доме, я боялась выйти лишний раз из комнаты, а с тех пор как больна моя теперешняя госпожа, я молю только о смерти и стараюсь найти в ожерелье силу любви, что передала ему моя добрая умершая госпожа. Пойдем, господин, может быть, ты спасешь жизнь больной. Я не потому прошу тебя, что боюсь, как бы отец ее не убил меня. В смерти, верно, легче, чем в моей жизни. Но потому, что страшно мне, если не найдет успокоения души несчастная дочь моя. Черный демон злобы, злой любви, я уверена, держит ее крепко в лапах, как держал и держит и по сей час меня. Не откажи взглянуть на больную, пойди со мной, - рыдала женщина, цепляясь за ноги Аполлона.
С трудом подняв женщину, он усадил ее на скамью рядом с собой, взял ее руку в свою и ласково сказал:
- Успокойся, друг. До тех пор пока ты не придешь в полное спокойствие, мы с тобой не двинемся с места. Чем скорее ты хочешь, чтобы пришла помощь к человеку, тем скорее ты должна быть в полном самообладании, забыть о себе и думать только о нем. Сейчас ты молишь о дочери. Оглянись на свою жизнь. Перестань плакать и подумай, почему ты не сумела выполнить завета твоей умершей госпожи, которой ты была любимой подругой, которая доверяла тебе все свои тайны и которую ты так жестоко обманула. Если бы ты призналась ей во всем, она простила бы тебя. И в вашем доме, если бы не жило счастье, жил бы мир. Если бы ты так не ревновала своего господина и дочь, в вашем доме если бы не жило счастье, жил бы мир. Если бы ты не скрывала в своем сердце лжи и не оговорила бы покойную перед ее мужем, в вашем доме жил бы мир. Ты любила и любишь дочь, но она впитала в себя с твоим молоком и лицемерие, и зависть, и ужаленную гордость, и чрезвычайно чувствительное самолюбие - качество рабов. Пойдем. Прижми к себе свое драгоценное ожерелье и призови всю силу любви отошедшей, все простившей тебе души. Почувствуй себя в этот единственный час жизни освобожденной от всей лжи, от всех цепей, что ты сама и люди надели на тебя, и стой перед Богом, перед Ним одним, как будто все исчезло, а ты уже умерла и стоишь во всей вселенной, во всей своей правде перед Ним.
Аполлон поднял женщину, которая стала совсем спокойной, и пошел за нею в темноте спустившейся ночи. Путь оказался не длинным. Женщина ввела его в дом, который спал мирным сном в глубокой тьме, провела его с зажженным светильником в большую роскошную комнату, еле освещенную и пустую, и ушла за тяжелый занавес, отделявший часть комнаты.
Через несколько минут она снова появилась, пригласила гостя идти за собой, приподняв перед ним тот же занавес, и молча пропустила его в другую половину. Сильный аромат носился в комнате, воздух был спертый, тяжелый, жаркий. Несколько светильников с ароматным маслом горело в комнате, убранной роскошно, по-восточному. И несмотря на свет, горевший во многих местах, комната казалась еле освещенной. Аполлон разглядел лежавшую на высоком диване неподвижную женскую фигуру.
- Мамка, это ты? - раздался голос с дивана.
Голос был слаб, и Аполлону показалось, что он уже где-то слышал этот голос, суховатый и резкий.
- Я привела к тебе нового доктора, госпожа. О нем все здесь говорят, что он очень ученый и многим помог, - необычайно нежно и ласково ответила мамка.
- Ты становишься все глупее с каждым днем, не только с каждым годом, - ответила с большим сарказмом госпожа. - Сколько раз мне повторять тебе, что я не желаю видеть никаких докторов и имею достаточный опыт, чтобы знать их близорукость в моей болезни. Ведь ясновидца ты привести мне не можешь. Извинись перед своим доктором и уведи его обратно. За беспокойство проси мужа уплатить, - не открывая глаз, продолжала больная.
Аполлон подошел к одному из светильников, взял его в руки и поднял высоко над изголовьем больной. Внезапно освещенная ярким светом, больная широко открыла глаза и резко приподнялась на постели. По злому выражению ее лица можно было ожидать резкого выговора вновь явившемуся доктору, осмелившемуся нарушить заведенный в доме порядок. Но первый же взгляд, брошенный на лицо вошедшего, оборвал ее речь. Уставившись в его лицо неподвижным взглядом, больная вскрикнула:
- Ты? Ты? Возможно ли это? Ведь вся моя болезнь - это ты, злой демон! Как осмелился ты переступить мой порог? Ступай вон, старая дурища! - крикнула она мамке, указывая ей на дверь. - Не смей входить сюда, пока я тебя не позову. И если кто-нибудь войдет сюда, пока я говорю с этим человеком, тебе не сносить головы.
Покорно поклонившись своей грозной госпоже, мамка бросила молящий взгляд на гостя и тихо вышла из комнаты.
- Ты для чего пришел сюда? Ты знал, куда тебя ведут? - обратилась больная к Аполлону.
Поставив светильник на место, последний вернулся к постели женщины и сказал:
- Я не знал, куда меня ведут и кого я здесь найду. Но я знал, что иду к страждущей душе, потому и пошел.
- Ах, вот как! Ты, наверное, ждал увидеть молоденькую красавицу, мечтал прочесть ей проповедь, - едко рассмеялась больная. - Можешь полюбоваться на дело своих рук. Где моя юность? Где мои краски? От тоски, от колдовства, которым ты меня околдовал, я вся иссохла. Любуйся теперь результатом своего поведения! Ты бросал на меня пламенные взгляды, очаровывал ими, а в последнюю минуту струсил и бежал, бросив меня. Хорошо, что ты явился сам. Я все равно решила тебя отыскать и засадить тебя в тюрьму за твое колдовство.
- Мне очень жаль, бедная женщина, что ты все остаешься в том же зле и ненависти, в которых ушла из сада семь лет назад. Целая вечность прошла с нашей первой встречи, а ты не двинулась вперед, и все вокруг тебя говорит о ненависти. Подумай, кому, начиная с тебя самой, стало веселее или легче жить оттого, что ты свою ошибку стараешься приписать мне или моему колдовству. Если бы я имел целью сделать себе карьеру с помощью богатой семьи и дома, то и тогда я не мог бы разделить твоей любви, так как ты хотела построить свое счастье на несчастье сирот, встречу с которыми послала мне жизнь. Я далек от мысли упрекать тебя в чем-либо. Еще дальше я от желания копаться в прошлом, которого уже нет. Если я сейчас заговорил о нем, то только для того, чтобы объяснить тебе, что я ни разу не видел тебя во время моих представлений. И мои пламенные взгляды, если они тебе такими казались, относились к тем песням, что я пел, к тем действиям, в которых я принимал участие вместе с моими маленькими артистами, и у меня не было времени заниматься рассматриванием публики. И в песнях, и в представлениях я воспевал любовь и радость отцу моему, пославшему меня выполнять одну из его задач. Если бы я попытался объяснить тебе, какова эта задача, ты в этом ничего бы не поняла. Но понять, что для выполнения какой бы то ни было задачи в жизни человек должен знать на опыте своих дней, что такое самоотверженная любовь, - это ты можешь и должна.
Резкий смех прервал Аполлона.
- Продолжение проповеди у скамейки? Глупец, был жалким фигляром, выбился в ученые докторишки и стремишься теперь стать не менее жалким и фальшивым моралистом?! Так для этого жизнь дала мне вторую встречу с тобой! Яд в сердце ты лил мне, отравой твоей налились все мои вены, ни пища, ни роскошь, ни красота моя, которую я так любила, ничто не может ни развлечь меня, ни утешить, ни избавить от твоего несносного образа. Твоя ненавистная фигура днем и ночью выжигает мой мозг, сушит мое тело, вынимает волосок по волоску из моих кос. И ты осмеливаешься разговаривать о самоотверженной любви? Если такова твоя установка, ты должен был оставить все и жить подле меня. Ты фальшивый человек, все твои слова любви и помощи не что иное, как испорченные старые монеты, которыми ты гремишь, соблазняя глупцов.
- Я буду спорить с тобой. Каждый день человека - это его действия в нем, а не слова. Смотря на тебя, видя твое несчастное положение, я вижу и твои действия за эти годы, и им я не судья. Если ты хочешь видеть мои действия за эти годы, хочешь судить хотя бы о некоторых плодах моей самоотверженной любви, приходи завтра на концерт и послушай моих маленьких сирот. Если ты вообще следишь за какими-либо новыми величинами в искусстве, ты, наверное, слышала имя Монко, под которым выступает мой найденыш, теперь знаменитейший скрипач, со своею сестрою, не менее известной певицей и танцовщицей. Если бы ты на самом деле решилась послушать их концерт, мой тебе совет: прикажи вынести себя из этой ужасной духоты в чистый и свежий воздух и прими в течение суток шесть раз вот эти порошки. Это тебя укрепит, даст тебе сон, а свежий воздух унесет часть яда, которым ты себя отравила, вдыхая удушливый аромат твоих духов.
Аполлон положил на стол небольшую коробочку с порошками, которую вынул из кармана, поклонился хозяйке и сделал несколько шагов к двери, как больная снова заговорила:
- Постой, я не могу поверить, чтобы судьба привела тебя ко мне снова для проповеди. Ты должен мне помочь. Сними с меня свое колдовство, я под ним умираю. Неужели и в эту минуту ты не понимаешь, что не ненависть к тебе меня губит, но безумная, ничем не заглушаемая любовь. Нет мгновения, нет дыхания, нет кусочка солнечного света и хлеба, которые не были бы напитаны жаждой видеть тебя, желанием, чтобы ты любил меня...
- Подумай, есть ли смысл в твоих словах? Если бы ты любила меня так, как говоришь, цельно, верно, до конца, могла ли бы ты выйти замуж за другого? Если любишь, есть один и нет других. Если говоришь, что любишь одного, а живешь с другим, проверь себя, и ты поймешь, что никого, кроме самой себя, ты не любишь. И так оно и есть, бедный друг. Ты всегда любила и любишь только себя и потому нигде и ни в чем не можешь найти ни счастья, ни примирения. Если и дальше ты будешь так же упорно настаивать все на том же, все так же будешь продолжать свой спор с Богом и судьбою, ты только уморишь себя, прожив всю жизнь без смысла и толка для вселенной, бичом и скорбью для самой себя и окружающих. Перестань думать, что ты больна. Ты задавила себя мыслями об одной себе, а человек так создан, что в яде одного себялюбия он жить не может. Человек должен иметь возможность любить что-то помимо себя, чтобы освобождать в своем организме место от эгоистических мыслей; иначе он задохнется от яда, который носит имя самолюбия, страха, самовлюбленности, самомнения. Прости. Сейчас я должен уйти. Ты все равно пока меня не поймешь. Но если послушаешь концерт и захочешь еще увидеть меня, пришли свою несчастную мать-рабу, которой тебе давно следовало дать свободу.
- Хорошо, пусть будет по-твоему. Попробую принять твои порошки и послушать твою музыку. Вряд ли есть такая волшебная музыка, чтобы люди от нее выздоравливали. Но пусть, я приду. А раба моя мне мамка, простая нянька, а не мать-раба, как ты выражаешься, хотя предана она мне до смерти.
- Попытай счастья сразу в нескольких направлениях. Присмотрись к своей рабе, лица которой ты даже хорошенько не знаешь, хотя всю жизнь она подле тебя. Быть может, и здесь освобожденными от себялюбия глазами, подумав пристально о ней, а не о себе, ты откроешь нечто для себя неожиданное и новое.
- Загадки ты мне загадываешь, - устало сказала больная. - Иди, я постараюсь выдохнуть яд, если он мой собственный, а не твой. Боюсь только, что все это твои фантазии и, по всей вероятности, твой музыкантишка ничем не лучше любого нищего фигляра.
Она ударила молоточком в маленький гонг, и мамка вошла в комнату, закрывая шалью свое лицо.
- Проводи гостя и возвращайся с четырьмя рабами. Я хочу спать сегодня ночью на плоской крыше, - нервно засмеявшись, сказала она слуге.
Выйдя от больной, Аполлон прошел снова в сад. Мысли его понеслись к его сестре, голос и жестокость характера которой ему ясно напомнила и в первый, и во второй раз эта ночная встреча.
Снова мысли его вернулись к отцу. Почему отец отправил в широкий мир всех своих сыновей, без которых жизнь его стала пуста и бедна, и оставил дочь, чьи мысли, поведение, идеалы и намерения не совпадали ни с одной минутой его труда для людей? Почему отец, почти совершенный человек, имел такую жестокую, преследовавшую только одни личные цели дочь?
Аполлон вновь передумывал свои встречи за эти годы. Как много монастырей он видел! Как много сект и религий разного рода он встречал! И всюду все говорили, что ищут Бога, ищут Его путей, но слова их летали, точно назойливые мухи, не отражая в себе действий сердца.
Редко встречал он людей, не говоривших пышных слов, но умевших подать каждому приветливую улыбку. И, встречая таких, Аполлон всегда знал, что их любовь - живая сила, что люди бодрятся возле них и несут дальше эту их улыбку как свою доброту.
Почему дочь жестокая живет у доброго и мудрого отца? Что значит такая встреча в жизни?
И Аполлон не мог найти ответа. Он все шел вперед и не заметил, как вышел из парка на поляну, увидел невдалеке костер и пошел на огонек. У костра сидел старый-старый дед и ласково уговаривал своего пса не лаять попусту на прохожего, потому что он человек добрый.
- А как ты можешь знать, дедко, что я человек добрый? Может быть, я очень злой, даже разбойник?
- Нет, дружок. Я стар и уже почти слеп. Но людей перевидал я много. Когда идет добрый, он весь светится. И дышать подле него легко. А идет злой - тьма вокруг него, и все гады его сердца, вся ложь, так и ползут за ним и вокруг него, даже смрад от них в нос ударяет. Будешь стар, сам их увидишь, гадов-то человеческих. Ты молодой, и судите вы все, молодые так: красив - хорош. Нет, ты не смотри, молодой, что девушка красива, значит, и душа ее хороша, и правда живет в ней. Не смотри и на то, что живет она подле высокого и мудрого отца и хороших братьев. Бывает, живет дочь в мирной семье только для того, чтобы гады ее сердца не задушили ее же, и от мудрости отца да от света братьев становились бессильными попытки окончательно погубить девушку.
Чудно показалось Аполлону, что не мог он найти ответа на свои вопросы, а вот случайно встреченный старик, нищий дед, ответил ему, хотя вопроса своего он ему не задавал. Присел Аполлон возле деда, захотелось ему узнать, почему старый человек одинок и бездомен.
- Садись, садись, браток. Вот поспеет моя кашка - не обессудь, раздели ужин, - приветливо говорил дед, подстилая Аполлону свое ветхое одеяльце и освобождая место поближе к огоньку.
- Спасибо, дедушка, я не голоден, но посидеть подле тебя, если позволишь, посижу с радостью. Уж очень ты меня удивил. Шел я и думал: почему девушка, красавица видом, а сердцем жестокая, живет у мудрого и доброго отца? А ты взял да без моего тебе вопроса и ответил.
- Видишь ли, сказал я тебе уже, что большая старость, если ты старался Богу служить, раскрывает мысли встречного. Только ты подошел, увидел я девушку, о которой ты думал. Увидел и дом твой, и отца твоего в нем. Да уж девушки там нет, убежала из дома, богата теперь, но покоя в ней нет и сейчас.
Еще больше удивился Аполлон и спросил:
- Как же это пришло к тебе, дедушка, что ты на расстоянии видеть можешь?
- Да, по порядку-то тебе и не расскажу, браток. Жил я долго служкой в одном монастыре. И монах, которому я служил, никогда ни с кем не разговаривал, а все четки перебирал да молитву тихонько шептал. Да и молитву все одну и ту же. И так он ее постоянно шептал, что привык я под нее работать. То ли дрова колю, то ли кашу ему варю, то ли одежонку его да свою ветхую чиню, все его молитва простая, как волны припев, в ушах журчит. И стал я замечать, что монашек мой стал мне чаще улыбаться. Но, как говорить он не любил, молчал и я. Бывало, он улыбнется, ну я ему поклонюсь, он еще шире улыбнется и кивнет мне головой. Иногда замолкнет да целыми часами как застылый и сидит. Ну и я утихну, возьму его четки да повторяю его молитву. Раз очнулся он после такого сидения, да и говорит мне: «Завтра я умру. Но ты знай твердо, что смерти нет, только люди ее так звать выдумали. Возьми мой посох, мои четки и иди отсюда. Если будешь жить чисто, я всегда буду с тобою, и каждому человеку ты будешь знать, что сказать. Я тебе буду показывать мысли тех, кому тебе надо будет что-либо сказать. И будешь ты слышать мой голос - как, кому и что сказать. Иди, не ищи себе прочного жилища, помни, что смерти нет. Есть Жизнь вечная, Единая. Ей служи в каждом человеке. Когда придет тебе время оставить землю, увидишь меня, если будешь верно служить Богу в каждой живой душе». Долго я странствую, и нигде еще не приходилось мне передать неправильно слова моего доброго монашка, он мой верный спутник всюду. Чуть где остановлюсь - всегда, всегда придет человек и, не спрашивая сам, получит свой ответ. Тебе велит сказать мой наставник: «Если пошел верностью, дойдешь любовью. Думал ты, умеешь только петь, а понял, что и песня твоя - Любовь. Не размышляй, зачем ведено тебе в особые места Мудрости закон положить. Знай, что в тех местах наиболее свирепые войны людей будут не раз, и там же Мудрость создаст очаги спасения людям. Перед тобой лежат три дороги: мир, доброта, радость. Но все они соединяются в Любви. И тот, кто может идти путем любви, - тот все великое горе земли на себе испытает. Но он же и самый чистый огонь в чаше своей людям подаст. Уходи отсюда. Не задерживайся. Не думай, как дальше будут жить дети твои. Жизнь для каждого - только его собственная форма. И никто не может ей помочь до тех пор, пока в человеке живут его страсти выше любви. Иди, мужайся. Не думай теперь о временных встречах, ибо задача твоя сейчас иная. А к детям своим и к злой женщине пошли дедушку моего, я ему все скажу, как с ними говорить. Он им поможет».
С удивлением смотрел Аполлон в лицо говорившего деда, и лицо это было совсем иным - светлым, сияющим. Ни мгновения не сомневаясь, Аполлон посидел еще подле деда, пока он поел свою кашу, помог ему сложить его немудрящее добро в мешок и отвел его в свою комнату в новой гостинице, где все спало крепким сном. Уложив спать деда, Аполлон набросил на плечи плащ, взял лиру, немного хлеба и денег и вышел из дома».
